“Включала исследователя, христианку, наблюдателя“. Политзаключенная Лариса Щирякова о том, как спасалась в колонии

Опубликовано на открытой версии “Позірку“ 17 сентября 2025 года в 09:21

Бывшая гомельская журналистка Лариса Щирякова — одна из 52 узников, которые были освобождены 11 сентября в рамках очередной сделки администрации Дональда Трампа и Александра Лукашенко.

В 2021 году она ушла из СМИ в фотографию, но это не спасло: 6 декабря 2022 года ее задержали во время фотосессии. Сына Святослава, которому на тот момент было 15 лет, поместили в гомельский приют. Отец, приехавший из России, смог забрать подростка на пятый день после обращения в учреждение. Ему не разрешали встретиться с сыном, потребовав ряд документов, включая справку с работы. Кроме того, отец как гражданин РФ должен был оформить в Беларуси регистрацию.

31 августа 2023 года Гомельский областной суд приговорил Щирякову к 3,5 года лишения свободы по ст. 369¹ (дискредитация Республики Беларусь), ч. 1 и 2 ст. 361⁴ (содействие экстремистской деятельности и то же деяние, совершенное повторно) Уголовного кодекса. Судья Николай Доля рассматривал дело в закрытом режиме.

В июне 2023 года у Щиряковой умерла мать, но на похороны ее не отпустили.

В августе 2024 года норвежский фонд Fritt Ord Foundation сообщил о награждении бывшей журналистки премией Free Media Award “за доблестную и независимую деятельность в Беларуси”.

Три роли для выживания

“В колонии я держалась в том числе благодаря тому, что включала разные роли: исследователь, христианка, наблюдатель. Мне помогли держаться правильные психологические установки, хорошее здоровье и обеспеченный тыл. Я получала от родственников деньги на “отоварку“, имела передачи, иногда — свидания. Была уверена, что с моим папой, сыном все хорошо.

В заключении я читала Виктора Франкла “Сказать жизни “Да!“. Каждая страница имела смысл. Особенно впечатлил Ремарк, и не только меня. Он заходил в неволе не только мне — многим. Я не переживала насчет эмиграции, но думала о людях, которых вытолкнули из своей страны. Как мы — сидели в тюрьме ни за что“.

Шахматы — маленькая победа

“Я в детстве играла в шахматы, но с 15 лет забросила игру. В камерах девушки тоже хотели играть, но не помнили правил. Они совали в “кормушку“ доску и спрашивали у продольных (дежурные сотрудники в коридоре. — “Позірк“.): “А как ходит эта фигура, а эта?“

Все изменилось, когда в камеру попала девушка, задержанная за проституцию. Она “работала“ в Турции. Там все играют в шахматы, и она научила нас. Мы с восторгом снова почувствовали, что можем выиграть хоть в маленькой игре“.

Пение как порция света

“Очень спасало пение. Я пела, сокамерницы тоже. Научили друг друга. Пели в камере, на прогулке, в ду́ше. Продольные не ругались, только говорили иногда: “Ну, вы там тише“.

Один раз продольный подошел и спросил:“А подайте мне руководителя вокально-инструментального ансамбля“. Я подошла к “кормушке“.

Он: “А что написано в правилах внутреннего распорядка?“

Я: “Много чего“.

Он улыбнулся: “Конечно, но уже поздно для пения“.

Особенно тронула песня “Земля в иллюминаторе“. Я думала о сыне. И интрига была: заплачу на первом куплете или на втором, на словах “как сын грустит о матери“.

“Братство Северной Шамбалы“ и “Куриный потрох“

Юмор — еще одна форма выживания. В отряде мы, несколько девушек, создали “Братство Северной Шамбалы“.

Кто-то притащил в отряд книгу о южной Шамбале, и мы шутили, что должна быть и северная, и занялись стебом. Каждая получила прозвище: Куриный потрох, Соколиный глаз, Тополиный пух. И обращались только по прозвищам. Я была, кстати, Куриный потрох.

Мы устраивали символические молитвы: брались за руки, благодарили за друзей, родственников, просили за сестер. Кто-то молился Богу, кто-то — Вселенной, кто-то — просто тому, кому хотел.

Колония как психологическая лаборатория

“Я была исследователем. Перед задержанием изучала психологию. В колонии было столько примеров социальной психологии— люди, словно живые книги. Я брала книги в библиотеке, родственники присылали, и наблюдала все у сокамерниц. Здесь можно было увидеть все психологические расстройства. Например, женщина в колонии ревет, впала в истерику, но я не включаюсь эмоционально, а думаю: “Так, так, это психопатия, но какой именно тип?“

Кармические долги и риски

“В молодости я была сангвиник-холерик, резкая и категоричная, нетерпимая к человеческим слабостям, много людей обидела таким отношением. Здесь, в колонии, я отдавала “кармические долги“: была максимально корректной, много внимания уделяла людям, была к ним не категоричной, как раньше, а милосердной.

Я рисковала, когда делилась печением или зефиром. Но продолжала помогать людям как могла“.

Языки и литература

“До зимы 2024 года я учила языки: испанский, итальянский, французский. Потом учебники запретили, и после совета Марины Золотовой я взялась за “Войну и мир“, где часть текста на французском с подстрочным переводом.

Итальянский пришлось изучать самостоятельно. Сначала мне помогала одна заключенная, но потом я, видимо, просто надоела ей, и она отказалась помогать. Читала состав шампуней, находила большие этикетки на итальянском и радовалась — как много новых слов можно выучить“.

Без музыки, с маленькими радостями

“Музыка — особая боль для меня как для меломана, любителя хорошей музыки. Радио играло только примитив: “Туман, обман, дурман“. Мы слушали, как очарованные, когда в клубе при просмотре одного фильма прозвучал Моцарт.

Как-то мы выходили из столовой, и по радио запел Челентано. Мы специально остановились и слушали его. По всем лицам было видно, какой это кайф — хорошая музыка“.

Повседневность и физкультура

“Физкультура, пение, здоровье, правильные установки, обеспеченный тыл, контакты с хорошими людьми — все это поддерживало. Сон был хороший: с шести утра на фабрике, падаешь спать без задних ног. Я как могла, в свободную минутку, занималась физкультурой, это тоже помогало“.

Страх и решение оставаться

“Возвращаясь в 2022 год, когда меня задержали. Я предчувствовала задержание и сознательно осталась в Беларуси. Думала: если поеду в эмиграцию, не вернусь, а если сяду — куплю себе право жить дома. Ошибалась.

Работая журналисткой, я испытывала экзистенциальный кризис, я просто выгорела в профессии. Но в момент задержания была на подъеме: я начала устраивать этнофотосессии, у меня появились подписчики, я поступила в университет, чтобы получить психологическое образование. Этот драйв помог немного прибить страх. Хотя собака залает — тахикардия, машина проедет — страшно“.

Прокачанный скилл смирения

“Я дала себе установку и правило: никакого возмущения, раздражения, максимум смирения. Когда хотела возмущаться, говорила себе: “Тебе оно надо, тебе оно полезно, что-то дает?“

Даже при мойке туалетов думала: “Тем самым делаю мир чище“.

Суд, приговор и потери

“6 декабря 2022 года — задержание и обыск. Сына Святослава сразу забрали в приют.

16 января 2023-го — суд не удовлетворил жалобу. Июнь 2023-го — дело передано в Гомельский областной суд.

Обвинения: дискредитация государства, содействие экстремистской деятельности. Грозило до семи лет.

7 июня 2023-го — умерла мать, меня не отпустили на похороны.

27 июля — начался закрытый процесс, 31 августа — три с половиной года колонии и штраф, этап в ИК-4, внесена в “список экстремистов“.

Освобождение

“11 сентября 2025-го — 52 политзаключенных принудительно переместили в Литву, среди них и я. На границе в автобус зашли представители США. Один сказал: “Мне очень жаль, через что вы прошли. Нужна ли медпомощь?“ — и это растрогало нас всех. Наконец-то человеческое отношение. В колонии мне часто было не по себе, когда сотрудники обращались на “ты“: “Эй, Щирякова, иди сюда“.

Нас после границы посадили в красивые машины. А мы — зеки, немытые, лишь бы как одетые. Было неловко. Но это был новый этап“.