“Мы сильный народ, просто нам нужно время“. История волонтера, которая прошла тюрьму, потерю ребенка и двойное бегство

* Перепечатка разрешена

У Киры Бояренко нет паспорта. Он остался в Беларуси, у правоохранительных органов. Сама Кира прошла тюрьму, пытки, потерю ребенка, бегство в Украину, Польшу и сложную операцию на головном мозге в чужой стране.

Обо всем этом она рассказала BPN.

“Написала признание, что убила Кеннеди“

— Я жила в Минске и занималась дрессировкой собак. В 2020 году, как и многие белорусы, активно участвовала в протестах. Была администратором районного чата. Мы собирали информацию о задержанных активистах, помогали им оплатить штрафы и содержание в изоляторах. В 2020-м я попала под “хапун“, получила дубинкой по голове. Уже потом, после бегства из Беларуси, узнала, что у меня образовалась травматическая аневризма. Но пока был 2020-й: марши, акции, задержания и помощь активистам.

Наверное, после задержания я попала в “разработку“. За мной пришли 5 февраля 2021 года. Мы жили в частном доме. Мы — это я, муж, его 15-летний брат и родители мужа. У родителей мужа был первый этаж. Мы жили на втором. К нам ворвались сотрудники КГБ. Мужа сразу повалили “мордой в пол“. Я в стрессе пыталась скрыться в ванной. Но мне заломили руки и надели наручники. Был обыск, и наш дом просто разгромили.

Что они хотели? Чтобы я “сдала“ районных активистов, администраторов чатов.

В итоге нас завезли на допрос в КГБ, где держали до утра. У меня проблемы со здоровьем, хроническая почечная недостаточность, инвалидность из-за этого. В итоге мне стало плохо, поднялось артериальное давление. Я на все вопросы твердила только две фразы: “Вызовите мне адвоката, вызовите мне скорую“. Меня игнорировали. В итоге под давлением я написала “явку с повинной“. Там написала полный бред — что я администратор всех чатов, которые только есть. Даже написала признание, что убила Кеннеди.

Они вырвали у меня лист бумаги и ругались. Сказали: “Мы тебе давали шанс! Не хочешь — будешь сидеть 10 лет!“

Утром меня отвезли в Следственный комитет.

“В туалет водили под конвоем, и конвойная проверяла даже бачок в унитазе“

— Ночь не спала. В Следственном комитете мало что соображала. Пропустила прием таблеток — они нужны для почек. Мне стало там плохо. Случился гипертонический криз. Вызвали скорую. В больницу привезли с конвоем. Сначала я лежала в отдельной палате. Меня сторожили три человека, в том числе женщина. Туалета в палате не было. Меня она водила в общий. Проверяла все там, даже в бачок унитаза заглядывала. 8 февраля в больницу поступил пациент с ковидом. Поэтому “мою“ палату отдали ему, а меня перевели в общую. Пациентки там, в основном пожилые женщины, были не в восторге от конвоя. Тем временем этот конвой давил на меня. Мол, как только я напишу расписку, что отказываюсь от госпитализации, меня свозят в Следственный комитет и отпустят под подписку о невыезде домой.

Мне самой было жалко бабушек. Они же не виноваты, что тут такое творится. Я подумала и согласилась выписаться под расписку, что отказываюсь от госпитализации.

Я поверила им, конвойным. Но меня обманули. Вместо Следственного комитета повезли в СИЗО на Володарского. Уже потом, изучая документы, я узнала, что конвойные и принадлежали СИЗО. И на тот момент я тоже уже “относилась“ к СИЗО.

На меня завели уголовное дело за “массовые беспорядки“, статья 342-я.

“В палате тюремной больницы было холодно, как в морге“

— В СИЗО мне было плохо, конечно. Я не ела. Не потому что голодала. Просто не могла есть. Девочки из моей камеры пожаловались, и меня перевели в больничную палату. Там было очень холодно. Мы шутили с девочками, что нас отправили в последний путь, потому что было холодно, как в морге. Мы хранили продукты на подоконнике, и они просто замерзали! Одно послабление по сравнению с обычными камерами в СИЗО: мы могли лежать. Об уровне врачей могу сказать только то, что мама мне передала таблетки для почек, но мне их не отдали, потому что “там было написано на иностранном языке“. И врачи “не знали“, что это за таблетки. Хотя вроде все же учили латинский язык.

Там, в СИЗО, были врачи, которых мы называли “доктор смерть“. Если ты вызываешь врача, тебе плохо, но давление и температура в норме, на тебя пишут рапорт, оформляют нарушение за “ложный вызов“.

Мама много раз пыталась мне летом передать в СИЗО вентилятор. Там было ужасно, нечем было просто дышать. Вентилятор, который по правилам “положен“, так и не приняли. Говорили: “Вы не такой принесли, который положен“. И каждый раз был “не такой“.

Из позитивного: не все конвойные были бесчеловечные. Был один, которого мы называли между собой “Уважаемый“. Потому что он относился к нам нормально. И когда заглядывал к нам в камеру, то говорил в таком духе: “Уважаемые, почему вы не убрали продукты с подоконника?“

“Стоит выбор: сидеть в тюрьме или бежать“

— У меня была история с беременностью и потерей ребенка в СИЗО. Но даже сейчас я не могу говорить об этом. Мне просто очень тяжело. Я раньше рассказывала об этом. Сейчас опять говорить не могу. Как не могу говорить о попытке наложить на себя руки. Может быть, когда-нибудь потом.

5 августа 2021 года я вышла на свободу, под поручительство. Я осталась обвиняемой. Мой паспорт и паспорт моего мужа были в органах. Мне сказали, что многие после приговора о “домашней химии“ или поручительство убегают. Следователь сказала: “Паспорта вы не увидите, как своих ушей“.

Муж не сидел в СИЗО, но тоже остался без паспорта.

И еще. Когда из СИЗО везли в Следственный комитет, меня сопровождала та же конвойная, которая была в больнице. Я спросила: “Почему вы меня тогда обманули, что если я выпишусь, то пойду домой? Вы же меня в СИЗО так или иначе отвезли бы?“ Она ответила: “Я человек маленький и сделать ничего не могу“.

На свободе передо мной был выбор: сесть в тюрьму или бежать из страны.

Я связалась с фондом BYSOL, и он занялся эвакуацией моей и мужа — людей, у которых даже не было паспортов. Мы попали в Россию. Потом в Украину. Это все благодаря BYSOL.

Мы в Украине подались на защиту как беженцы. Но в Украине это длительная процедура. Самое главное, что мы с мужем не были одни, помогали наши белорусы. Мы жили в доме, который организовала для белорусских беженцев Елена Жаркевич. Нам помогал Черниговский Дом прав человека. Я всем очень благодарна. Я полюбила Украину. Она стала для меня вторым домом. Дедушка, в доме которого мы жили, к нам очень хорошо относился. Наши маленькие белорусы были для него как внуки.

В Украине я почувствовала себя по-настоящему свободной.

“Мы боялись и российских, и украинских войск“

— 24 февраля мы проснулись, как и миллионы людей, из-за того, что началась война. Мы решили выезжать. В нашей компании белорусов были семьи с детьми. Поехали к границе с Польшей. Это был путь в три дня. По дороге видели колонны техники. Мы понимали, что с территории нашей страны летят ракеты, и боялись как российских, так и украинских войск. Нас преследовало чувство вины. На пограничном переходе украинцы высказали нам в стиле: “Как же так? Мы вас приютили, а от вас ракеты летят!“

Я понимаю, что мы не виноваты, что мы сами в бегах. Но все же…

Как мы прошли границу? У мужа и меня не было паспортов. У меня — справка об освобождении из СИЗО и копия уголовного дела. У мужа — военный билет. Но нас пропустили.

Возвращаясь к Елене Жаркевич, нашей белоруске, у которой мы нашли приют в Киеве. Она сделала все, чтобы перевезти в Польшу белорусов, которые застали войну в Украине и не хотели или не могли оставаться там. Белорусская солидарность — она везде. И в Украине, и в Польше нам помогали белорусы. В итоге мы оказались в Белостоке, где Елена Жаркевич тоже устроила все для белорусов. Там есть дом, и для украинцев, и для белорусов, где можно пожить, привести в порядок документы, поискать работу. Мы там тоже жили. Большой семьей белорусов и украинцев. Это не просто какой-то приют. Это больше. Это место, которое объединяет нас всех.

“Нейрохирург оказался нашим, белорусом“

— Когда я уже смогла выдохнуть, выяснилось, что мне нужна операция. Нашли аневризму в головном мозге. Наверное, она появилась и начала расти “благодаря“ сотрудникам ОМОНа, которые били меня дубинкой по голове. Наши стали мне предлагать сделать операцию и в Польше, и в Германии. На приеме у врача в Белостоке я узнала, что он белорус. Я ему доверилась. Он меня не оперировал, но консультировал и сопровождал. Это было важно, так как я понимала его, а он — меня. Операция прошла успешно. И это — в чужой стране, абсолютно бесплатно. Я узнавала: она стоит 70 тыс. евро.

Что думаю о перспективе возвращения в Беларусь? Я не верю в “план Б“. Я не верю в “день Икс“. Или в “план “Перамога“. Почему? Потому что со мной в СИЗО сидели ребята, проходившие по “делу студентов“. Тогда все говорили: “Они столько сидеть не будут“. Но они уже отсидели свои сроки и вышли на свободу. Но я верю в белорусов. Я видела и верю, что у нас есть дух свободы. Я верю и вижу, что белорусы — сильный народ. Просто там нужно время для того, чтобы каждый нашел силы в себе. Чтобы бороться дальше. За свободу. Я верю в нас, белорусов. Верю, что мы сможем объединиться и вернуться домой, вернуть себе нашу Родину.